Сегодня принято, употребив внутрь живительной влаги, гордиться военной мощью Рассиюшки, надувать щеки, бить себя пяткой в грудь, рвать на груди тельник и обещать дать п-ды НАТО, пусть только сунутся. Я вам гарантирую: не сунутся! НАТО (Запад) вас уже один раз порвало на 18 частей, уничтожило сверхдержаву (СССР называлась она) без всякого сования чего-либо куда-либо. Но если уж и соваться, то тут главное – выбрать правильную дату для нападения. Нападать надо в тот день, когда у страны нет армии – в ночь с 23 на 24 февраля.
Желательно подгадать так, чтобы этот день приходился на пятницу или субботу. Я это понял в первый же год службы. Весь офицерский корпус начинал отмечать праздник еще 22-го, и во время торжественного построения на следующий день находился в «приподнятом настроении». А в обед в офицерской столовой начиналась грандиознейшая попойка, откуда мало какой участник банкета мог выйти на своих двоих. До дому их разносили специальные «разводные», потому что в противном случае наша армия понесла бы невосполнимые потери – бравые защитники просто замерзли бы насмерть, под забором, будучи не в силах доползти до дома.
Рядовой и сержантский состав нажирался после отбоя, удостоверившись, что дежурный по части и начкар уже «упраздновались». 24 февраля – мертвый день календаря. Офицеров в части нет. Те, что смогли добраться до дома, «празднуют в кругу семьи». Те, что, заночевали в столовой (для этого туда специально приносят раскладушки, сам таскал, знаю), догоняются тем, что осталось от вчерашнего, после чего посылают дневального в чипок за ящиком водки. О, ближайший чипок в этот день делал трехмесячную выручку!
Наш «Крокодил Гена» (генерал) по традиции 24 февраля наносил визит своему коллеге облвоенкому. Последствия предсказуемы – как минимум до обеда 25 февраля оба оставались небоеспособны. Об этом, разумеется, знали все офицеры штаба, поэтому 24 и 25 февраля службу несли расслабленно, то есть вообще на службе не появлялись.
Ответственность за личный состав возлагалась на комбатов, которых еще 22 февраля собирали на «проеб» к генералу, который нагонял на них жути и грозил всяческими карами вплоть до изгнания из славных рядов вооруженных сил Российской Федерации в случае, если хоть один зольдатик пойдет в самоволку и попадется патрулю, если кто-то по пьяни потеряет оружие в карауле (случаи были), если кто-то навернется с койки и проломит себе тупую башку, если вообще хоть что-то произойдет…
Комбаты делали яростные лица и клялись, что будут давить всякий беспорядок в зародыше. Потом комбаты вызывали к себе своих ротных и устраивали им такой же «проеб», только гораздо более жесткий. Мол, вы, засранцы, отвечаете за порядок, и ниипет. После комбаты, естественно, сваливали праздновать. Но ротные ведь тоже не лыком шиты. Они тем же макаром нагоняли жути на дембелей, и тоже отправлялись «отмечать». Дембеля после ухода ротных, конечно же, забивали на службу болт. Не положено было нажираться только духам. Но и они при случае не упускали возможности «расслабиться», если дедушки были не очень строги.
Короче – нападай не хочу. В праздник грозная россианская армия представляла для себя самой большую угрозу, чем вся НАТА вместе взятая. Как раз в праздничные дни имело место в нашей части такое происшествие. Упраздновавшиеся до хорошей кондиции дембеля вдруг решили, что им не хватает копченого сала на закусь и послали в свинарник молодого бойца с погонялой «Синий». Такую кликуху он получил за свой нездоровый цвет лица (губы вообще были фиолетовыми) и склонность впадать в ступор в стрессовых ситуациях: он закатывал глаза, тело его дервенело и не реагировало ни на какие внешние раздражители. «Синего» даже не били, считая малохольным.
Вообще-то посылать его на свинарник не стоило, ему вообще ничего поручать не стоило. Но так уж вышло, что на свинарнике замком (замкомвзвода) был его зема (с одного села) и даже родственник (какой-то там четырехюродный брат), который «Синего» жалел и в просьбе дать кусочек сальца никогда не отказывал, чем дедушки и пользовались.
Свинарник был самым сверхсекретным объектом в части. Он как бы был, но его как бы не было. 20 солдатиков, что обслуживали «мясокомбинат», числились водилами, связистами и даже водолазами учебной базы инженерного училища, но занимались исключительно хозяйственной деятельностью. Нешатаный мясокомбинат, которого по бумагам не значилось, нужен был для организации встреч «официальных делегаций». Скажем, нагрянула какая-нибудь комиссия из округа, а их сразу сажают в генеральский «Мереседес» и с ветерком мчат на полигон, где уже накрыта поляна, дымятся ароматные шашлыки, а на вертеле зажаривается целиком молочный поросенок. Через пару дней комиссия, так и не выбравшаяся с полигона, выставляет части наилучшие оценки по всем пунктам.
Так вот, «Синий, одев караульный тулуп (мороз давил за 30 градусов) и валенки, отправился на свинарник. Располагался он за двумя рядами колючей проволоки: сначала надо было проникнуть на территорию караульного городка, а уже оттуда пробраться на территорию склада вооружений, где среди ангаров и гаражей был замаскирован мясокомбинат. Маршрут был «Синему» хорошо знаком, он лазил через дыры в колючке уже не один раз, да и не он один туда шастал. Многие офицеры, которым надо было на склады по какой-то надобности, часто ленились делать километровый крюк через КПП и ходили по «секретной» тропе через две дыры в колючке, на которой висела грозная надпись «Стой! Высокое напряжение!» (никакого напряжения, естественно, не было).
За зиму в сугробах была натоптана широкая тропа. Караульные на шастание посторонних не обращали внимания. Всем было глубоко по-уй. Теоретически склады должны были охраняться караульными с вышек, на которых были размещены мощные прожекторы. Однако прожекторы давно уже спи-или и пропили, и потому размещать часовых на вышках, тем более ночью, когда нихрена не видно, не было никакого резона.
Однако именно в ночь с 23 на 24 февраля друг на друга наложились два обстоятельства, которые чуть не привели к трагическим последствиям. Во-первых, в этот день впервые заступал в караул второй курсантский батальон военного училища. Во-вторых, начкаром тоже впервые был назначен молодой лейтенантик, командир взвода этого самого батальона. Ну, разумеется, какой же «заслуженный старлей» пойдет в наряд в столь торжественный день! Дежурный по части по случаю праздника не нашел в себе сил проинструктировать начкара, как ему нести службу и потому тот сделал все строго по инструкции – расставил часовых по вышкам, хоть с них все равно ничего не было видно из за отсутствия прожекторов.
Первый семестр курсачи в караул никогда не заступают. Половина кадетов поступала в училище сразу после школы, многим еще и 18 лет не исполнилось, да и службы они еще не нюхали. Поэтому первые караулы у них начинались где-то в середине января. В тот год первокурсников набрали целых два батальона, и потому третий учебный взвод второго батальона первый раз заступил в караул именно 23 февраля. Просто так совпало.
Перед первым заступлением в караул на курсантов нагоняют страшной жути, заставляя как минимум, три раза (взводному, ротному и начкару) сдавать зазубренные наизусть положения устава караульной и гарнизонной службы. Оно и понятно – салагам первый раз в жизни дают в руки боевое оружие с боевыми патронами. В общем, в карауле курсанты стояли до предела запуганные и придавленные непомерной ответственностью, возложенной на них Родиной.
И вот ночь, мороз, метет небольшой снежок, «Синий» неторопливо ковыляет по тропе, лезет через дыру в караульный городок, оттуда, пригнувшись, пролазит через дыру на территорию складов. Тут крадущийся силуэт замечает зоркий часовой на вышке. Сначала он теряет дар речи, а потом, как положено по уставу, орет тоненьким, срывающимся голоском «Стой, кто идет?». «Синий» останавливается, озирается по сторонам, но никого не видит. На всякий случай он отвечает «Это я иду на мясокомбинат» и продолжает движение. Часовой, совершенно обделавшийся от страха, визжит «Стой, стрелять буду» и делает предупредительный выстрел в воздух.
Вот тут уже обделался «Синий». Он рывком прыгает куда-то в сторону и падает в сугроб. Часовой, совершенно обезумев от ужаса, потерявший из вида нарушителя, проникшего на охраняемый объект, делает еще один выстрел, точнее выпускает очередь в 29 патронов, оставшихся в магазине куда-то в том направлении , где только что маячила серая крадущаяся тень. Через три минуты на выстрелы через известную всем дыру прилетает бледный начкар с «тревожной группой» из трех караульных. Он взбегает на вышку, видит там трясущегося часового, бьет его в интерфейс для прекращения истерики, после чего начинает допрос. К сожалению, он первым же ударом то ли ломает, то ли вывихивает пацану челюсть и тот ничего ответить не может, а только мычит и тычет куда-то пальцем.
Начкар сволакивает его за шкварник с вышки и велит показать, что его так напугало. Вокруг – ничего. На всякий случай посылает в караулку за фонариком, чтоб осмотреть местность. Ему приносят фонарик и … о, ужас! Он видит в сугробе следы и полузарывшееся в сугроб тело в караульном тулупе и валенках – так одеты все часовые и дежурные, несущие службу на открытом воздухе, если температура опускается ниже -25 градусов. Тело за ноги вытаскивают на тропу. Оно не подает признаков жизни, не реагирует даже на пинки по ребрам. Начкар истошно вопит «Ах ты, сука, нашего завалил!» и душевно отоваривает провинившегося часового по башке прикладом автомата. Два бесчувственных тела приносят в караулку, вызывают начмеда. Начмед, ка и следовало ожидать, уже упраздновался до невменяемого состояния. Приходит пошатывающийся фельдшер, дежурный по медпункту. К счастью, он узнал «Синего» и быстро вывел его из состояния ступора (раньше он пару раз уже делал это). В противном случае его бы из-за синего лица и закатившихся глаз приняли за мертвого, вынесли бы из караулки в тамбур, где он до утра замерз бы насмерть. Курсанта с сотрясением мозга и поврежденной челюстью на носилках относят в медпункт, откуда на гражданской скорой увозят в городскую травматологию.
Что делать с «Синим»? Лейтенант-начкар, немного пришедший в себя, решает его отп-дить и посадить на гауптвахту, благо, она находится в здании караулки. Но немного не рассчитывает свои силы и ломает «Синему» ключицу. Тот закатывает глаза и снова впадает в ступор. Фельдшер опять возвращает его к жизни и снова вызывает скорую за новым «грузом 300». В медкарте ему написали то же самое – поскользнулся и упал.
Заканчивается эта история благополучно. Стрельба из автомата в ночь на 24-е февраля остается никем не замеченной. Начкар вызывает старшину своей роты, дает ему 100 тысяч на такси (тогда деньги миллионами считали) и тот мчит на стрельбище, где за пару банок тушенки выменивает у дежурного прапорщика 30 патронов для возмещения недостачи боекомплекта. На следующий день лейтенант сдает дежурство, как ни в чем не бывало. Естественно, приходится доложить о происшествии: мол, часовой поскользнулся и упал с вышки, получив сотрясение мозга и сломав себе челюсть, но это ерунда.
«Синий» получает почти трехнедельный «отпуск», отъедаясь на койке сначала в городской больнице, потом в медпункте на территории части. У него даже лицо стало немножко розовым. Там он лежал через стенку с выздоравливающим курсантом, с которым даже успел закорешиться. Тот после ночного происшествия утратил всякий интерес к военной карьере и решил писать рапорт на отчисление. Ну, что ж, это было, возможно, первым разумным решением в его жизни, по крайней мере у него появился шанс не стать хроническим алкоголиком к 30 годам, как все прочие господа офицеры.
Взводному на следующий день комбат сначала от души зарядил своим кулачищем в ухо (от комбата хрен что скроешь!), но тут же объявил благодарность за умело заметенные следы происшествия и вскоре поставил его командовать ротой. Дежурный по части, который должен был в эту ночь «все держать под контролем», так ничего и не узнал. Все осталось шито-крыто. Праздник же!
Я всю эту историю узнал непосредственно от «Синего», когда мы с ним вместе отбывали 10 суток на губе (я там не раз гостил). В общем, с тех пор у меня 23 февраля – «синий» день календаря. Не в смысле алкоголя, который я не употребляю, а в память о "Синем".
Journal information